Жизнь одного человека дороже всяких реформ

Вот такие-то три лица сводятся судьбою вместе. Конечно, и природа, 
иобстановка указывают, что Егор должен скорее сойтись с Аграфеною;
 сильный всегда влечется к сильному, энергическая натура сторонится 
от всего вялого и слишком тихого. Егор женится, однако, на Лукерье.
 И вот он вступает в брак с Лукерьею, которая, вероятно, иначе ему 
не могла принадлежать; но первые порывы страсти прошли, он охлаждается,
 а затем начинается обычная жизнь, жена его приходит к ночи, тихая, 
покорная, молчаливая...
 Разве это ему нужно с его живым характером, с его страстною натурою,
 испытавшею житье с Аграфеною?

В общем, читается, как детектив, точно так же, как и дело игуменьи Митрофании-

 да оно, собственно, так и есть, это детективы того времени.Игумеья Митрофания
 совершила подлог совершенно не из соображений личного обогащения, а создавая 
общины сестр милосердия 
в Москве, Петербурге, и Псковской губернии.











Казалось бы, что дочь наместника Кавказа, фрейлина высочайшего двора,
баронесса Прасковья Григорьевна Розен, в монашестве Митрофания, стоя во
главе различных духовных и благотворительных учреждений, имея связи на
самых вершинах русского общества, проживая во время частых приездов своих
в Петербург в Николаевском дворце и появляясь на улицах в карете с красным
придворным лакеем, по-видимому, могла стоять вне подозрений в совершении
подлога векселей.


Но таки все мы не безгрешны. Урожденная баронессса написала 
на огромную сумму поддельных векселей на имя разнообразнейших
 купцов, которые не были урождения аристократического, но 
читать и считать умели хорошо. Не для себя, а для правого дела:
Самые ее преступления — мошенническое присвоение денег и вещей 
Медынцевой, подлог завещания богатого скопца Солодовникова и 
векселей Лебедева, — несмот­ря на всю предосудительность ее
 образа действий, не содержали, однако, в себе элемента личной
 корысти, а являлись результатом страстного и неразборчивого 
на средства желания ее поддержать, укрепить и расширить 
созданную ею трудовую религиозную общину и не дать ей обратиться
 в праздную и тунеядную обитель. Мастерские, ремесленные и 
художественные, разведение шелковичных червей, приют для сирот, 
школа и больница для приходящих, устроенных настоятельницей 
Серпуховской Владычно-Покровской общины были в то время 
отрадным нововведением в область черствого и бесцельного 
аскетизма «христовых невест».
Я так понимаю, что на время следствия игуменью, подписавшую на около
30 тысяч рублей поддельных документов (немало по тем временам, надо 
сказать) было куда-то сажать, так сказать, изолировать.
 
Когда Русинов окончил первый ее допрос и настало время принятия меры
пресечения против уклонения от суда и следствия, мы с ним решили оставить
ее ввиду не особенно значительной суммы могущего быть предъявленным
гражданского иска под домашним арестом, предложив ей для этого
переселиться в Новодевичий женский монастырь.
   Против этого она протестовала самым горячим образом.
   "Я умоляю вас, - сказала она, - не делать этого: этого я не перенесу!
Быть под началом другой игуменьи - для меня ужасно! Вы себе представить не
можете, что мне придется вынести и какие незаметные для посторонних, но
тяжкие оскорбления проглотить. Тюрьма будет гораздо лучше!.."
В тюрьму ее, конечно, не потащили, но поселили в гостинице.


Когда наступило жаркое лето 1873 года, Митрофания стала чувствовать
себя очень дурно в душной гостинице в одном из самых оживленных и шумных
мест Петербурга.
   Повторение ее допроса предвиделось не очень скоро, и я, по соглашению
со следователем, решился удовлетворить ее просьбу и отпустить ее на
богомолье в Тихвин, а затем, если позволит время и ход следствия, то и на
Валаам. Поездка в Тихвин значительно укрепила ее и вызвала с ее стороны в
письме ко мне выражение неподдельной признательности за "утешение в
горьком положении".
а потом приговорили, наконец
Да, виновна», — определи присяжные заседатели. «Игуменью Серпуховского Владычного монастыря Митрофанию... 
лишив всех лично и по состоянию ей присвоенных прав и преимуществ, сослать в Енисейскую губернию с 
запрещением выезда в течение 3 лет из места ссылки и в течение 11 лет в другие губернии»,— гласил суровый 
приговор суда.
Ни в какую Сибирь матушка Митрофания, в миру баронесса Розен, разумеется, не поехала. «Высочайшие» покровители 
определили бывшей фрейлине государыни императрицы «ссылку» почти курортную и в каюте первого класса отправили
 ее на одном из самых комфортабельных по тем временам пароходов по Волге до Царицына (ныне Волгоград), а оттуда —
 в Ставрополь, в тамошний ­Иоанно-Мариинский женский монастырь. В благодатном Прикавказье матушка долго не 
задержалась и вскоре переехала в Ладинский женский монастырь в не менее благодатной Полтавщине, а оттуда — 
в Дальне-Давыдовскую обитель Нижегородской губернии, в Усманский монастырь на Тамбовщине.
В отличие от прокурора Кони, Плевако Федор Никифорович (1843 - 1908), был адвокатом. Он выигрывал практически все судебные дела- 
талантливый, артистичный , с фантастическим чувством юмора и обаянием (чуть не сказала "харизмой", но так и грипп в голове в желудочный
может перейти. Не буду. Именно ему, великому гуманисту, принадлежит фраза "Жизнь одного человека дороже всяких реформ" - спорная, на 
мой взгляд.Афоризмы и шутки, приписываемые Плевако, бесчисленны. Цитировать не буду. Он защищал рабочих, вышедших на забастовки,
убийц, проворовавшихся священников (но почему-то отказался защищать Соню Золотую Ручку).
О деле о защите старушки, укравшей чайник:





В деле о старушке, укравшей чайник, прокурор, желая заранее парализовать эффект защитительной речи Плевако, сам высказал все
 возможное в пользу обвиняемой (сама она бедная, кража пустяковая, жалко старушку), но подчеркнул, что собственность священна, 
нельзя посягать на нее, ибо ею держится все благоустройство страны, «и если позволить людям не считаться с ней, страна погибнет». 
Поднялся Плевако: «Много бед, много испытаний пришлось претерпеть России за ее больше чем тысячелетнее существование. Печенеги 
терзали ее, половцы, татары, поляки. Двунадесять языков обрушились на нее, взяли Москву. Все вытерпела, все преодолела Россия, только 
крепла и росла от испытаний. Но теперь, теперь... Старушка украла жестяной чайник ценою в 30 копеек. Этого Россия уж, конечно, не 
выдержит, от этого она погибнет». Старушку оправдали.
О деле об убиеннии мужиком бабы, которая ему действовала на нервы, жены то есть:
15 лет несправедливой попреки. 
Был в России, еше в давние времена, знаменитый адвакат Плевако, который выигрывал почти все судебные тяжбы. И вот однажды попало к нему дело по поводу убийства одним мужиком своей бабы. На суд Плевако пришел как обычно, спокойный и уверенный в успехе, причeм безо всяких бумаг и шпаргалок. И вот, когда дошла очередь до защиты, Плевако встал и произнес:
- Господа присяжные заседатели! 
В зале начал стихать шум. Плевако опять:
- Господа присяжные заседатели!
В зале наступила мертвая тишина. Адвокат снова:
- Господа присяжные заседатели!
В зале прошел небольшой шорох, но речь не начиналась. Опять:
- Господа присяжные заседатели!
Тут в зале прокатился недовольный гул заждавшегося долгожданного зрелища народа. А Плевако снова:
- Господа присяжные заседатели!
Тут уже зал взорвался возмущеннием, воспринимая все как издевательство над почтенной публикой. А с трибуны снова:
- Господа присяжные заседатели!
Началось что-то невообразимое. Зал ревел вместе с судьей, прокурором и заседателями. И вот наконец Плевако поднял руку, призывая народ успокоиться.
- Ну вот, господа, вы не выдержали и 15 минут моего эксперимента.
А каково было этому несчастному мужику слушать 15 лет несправедливые попреки и раздраженное зудение своей сварливой бабы по каждому ничтожному пустяку?!
Зал оцепенел, потом разразился восхищенными аплодисментами.
Мужика оправдали.


Трогательно, правда? Особенно про зал, который "разразился восхищенными аплодисментами". Грипп переходит в желудочный.
Из описания речи зашитника в деле об убиении офицером Александром Бартеневым артистки Марии Висновской:
Может быть, в самом сложном для себя положении Плевако как защитник оказался на процессе Александра Бартенева 
в Варшавском окружном суде 7 февраля 1891 г., но именно здесь он произнес одну из самых блестящих своих речей, которая неизменно
 включается во все сборники образцов русского судебного красноречия. Корнет Бартенев 19 июня 1890 г. в своей квартире застрелил популярную 
артистку императорского Варшавского театра Марию Висновскую. Следствие установило, что убийца и его жертва любили друг друга. Бартен
ев ревновал Висновскую, а та не очень верила в его любовь. По словам Бартенева, подтвержденным записками Висновской, они в последний вечер 
договаривались уйти из жизни: он убьет ее, а потом – себя. Бартенев, однако, застрелив ее, стрелять в себя не стал. Сам факт убийства он не только 
не отрицал, но и добровольно сообщил о нем своему начальству сразу после случившегося.

Плевако в самом начале своей трехчасовой защитительной речи (I. 136–156) объяснил, чего добивается зашита, – не оправдать 
подсудимого, а лишь смягчить «меру заслуженной подсудимым кары». Не позволив себе бросить малейшую тень на репутацию Висновской
 (хотя даже обвинитель говорил о «темных пятнах» в ее жизни), Федор Никифорович очень тонко «анатомировал» преступление Бартенева: «Бартенев 
весь ушел в Висновскую. Она была его жизнью, его волей, его законом. Вели она – он пожертвует жизнью.Но она велела ему убить ее, прежде чем убить себя. 
Он исполнил странный приказ. Но едва он сделал это, он потерялся: хозяина его души не стало, не было больше той живой силы, которая по своему произволу
 могла толкать его на доброе и на злое». В заключение своей речи Плевако воскликнул: «О, если бы мертвые могли подавать голос по делам, их касающимся, 
я отдал бы дело Бартенева на суд Висновской!».
Бартенев был приговорен к 8 годам каторги, но Александр Третий заменил ему каторгу развалованием в рядовые.
Тоже победа гуманизма и русского судебного красноречия - не знаю, над чем. Над здравым смыслом, ИМХО.
В общем, дорогие френды и френдессы, как заболеете - читайте судебные материалы 19 века. Они оказывают исключительно успокоительное воздействие. Жизнь человека дороже
 всяких реформ, в самом деле. Отдадим Бартенева
на суд Висновской. С восклицательным знаком. Она умерла, и судить никого не может. Но звучит эффектно и трогательно.
Гуманно. И, как законный результат такого гуманизма - то, что батоно Коба Джугашвили и камрад Вова Ульянов мотали из ссылки раз по семь-восемь не дрогнув, а мы с вами сидим
там, где сидим:)))) На самом деле между тем, что можно безнаказанно шарашить надоевших жен и актерок, взревновавши, и между тем, что не сажали революционных пассионариев,
существует прямая причинно - следственная связь.


Но не будем об этом думать, а то грипп в башке перейдет в грипп в желудке:)))
П.С. У меня какая-то сплошная задница с табулированием текста: его просто не происходит, когда печатает, функция таковая умерла как класс, и потому это все выглядит так странно:)))
Сорри.И не форматится ни черта, так что если вам френдленту скрючит, проявляйте русский гуманизм и списывайте на то, что у меня температура:)))